Осколок 4
Киска
или рассказ о девочке, которая не умела летать
или рассказ о девочке, которая не умела летать
В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено,
На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
Ты будешь, как больной, смотреть через окно...
Себя преодолеть! Когда б ты мог...
Верхарн
Стать сильным, как они, тебе не суждено,
На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
Ты будешь, как больной, смотреть через окно...
Себя преодолеть! Когда б ты мог...
Верхарн
читать дальшеКиске снился чудесный сон – она летала. Это же так просто – нужно лишь хорошо разбежаться, посильней оттолкнуться от земли и раскинуть руки, словно небо хочешь обнять, а потом сделать несколько сильных взмахов, ну словно ты из глубины моря пытаешься выплыть и... Киска парила как птица, видела внизу зеленеющие деревья, дома, машины, ее же никто не замечал, лишь ветер ласково трепал рыжие волосы.
А потом все оборвалось. Киску будила мама:
– Давай поднимайся, сколько можно тебя будить! – мама раздраженно трясла дочь за плечо.– Вот начнутся каникулы, тогда и отоспишься. Гулять меньше нужно по ночам.
Киска раскрыла глаза, подождала, пока мама уйдет на кухню и, вновь зажмурившись, попыталась поймать ускользающий сон, но сон так и не поймался, поэтому она встала и начала лениво натягивать джинсы.
И все как всегда – традиционный скучный бутерброд с утренним чаем, до невозможности нафаршированный пассажирами автобус и такое же набитое метро. Киску обычно устраивало, когда со всех сторон ее подпирали толстые тети, она закрывала глаза и дремала почти всю дорогу, не боясь упасть. Когда метро "Василеостровская" выплевывало ее из своей утробы и приходилось петлять проходными дворами, сокращая до предела дорогу к техникуму, Киска просыпалась окончательно. Обычно она не опаздывала на занятия, но на этот раз долго не было автобуса, потом как-то слишком медленно тащились поезда в метро. В общем, дверь своей альма матер она открыла под дребезжание звонка. Полторы минуты на то, чтобы преодолеть крутую старинную лестницу и кивнуть вахтерше, еще одна – добежать до аудитории и просочиться в дверь.
– Привет! – бросив обольстительный взгляд на учителя, Киска садится за парту.
Папа Леня делает вид, что ничего не замечает, а Киску вообще в упор не видит, но, на всякий случай отгораживается от ее нахально-влюбленного взгляда журналом.
Киска удрученно вздыхает, рассеянно смотрит в окно, выходящее во внутренний загаженный двор техникума. Ничего интересного она там не обнаруживает, в аудитории – тем более. Папа Леня что-то пишет в журнале, девчонки шепотом болтают между собой и глупо хихикают, Киска также шепотом отвечает на какие-то вопросы, а потом вытряхивает на парту из сумки косметичку с кучей флакончиков, кисточек, коробочек и бог знает чего еще.
Двадцать пар глаз жадно устремляются в ее сторону. Кискина косметика – предмет всеобщей зависти и вожделений, и по самым скромным подсчетам девчонок стоит совсем не скромные деньги. Откуда у нее такое богатство она молчит, но то, что на стипендию в 30 рэ такого не купишь, это точно, и уж на родительский подарок это тоже не похоже.
Папа Леня наконец закончил свои записи и начал перекличку. Задумчиво посмотрев на тушь, Киска выбрала зеленую.
– Котова!
– Туточки мы! – Киска ослепительно улыбнулась выглянувшему из-за журнала папе Лене. После чего достала зеркальце и по-дирижерски взмахнула рукой с тушью. Такой наглости папа Леня не выдержал, и, отложив журнал, строго произнес:
– Котова, это вам не институт красоты. Будьте любезны это все убрать.
Киска продолжала добросовестно красить ресницы.
– Котова, я обращаюсь к вам!
Киска застенчиво улыбнулась и томно сказала:
– Ах, Леонид Анатольевич! Ничего-то вы не замечаете. Ну, посмотрите на меня. Ведь я же вся усохла от любви. И люблю я именно вас!
По классу пробежал нервный смешок. Папа Леня менял цвет, как хамелеон – от красного к белому и снова к красному. Поправил очки и ледяным тоном отчеканил:
– Вы срываете урок. Потрудитесь собрать это все,– тут он махнул рукой на косметику с таким видом, словно это был выводок скорпионов,– и выйти вон!
– Грубиян! – обиженно надув губки, Киска сгребла все в сумку. – Вы просто грубиян и сухарь. Разве можно так с дамами обращаться! Все, я топиться пошла, в Неве, с горя! – И обернувшись в дверях показала ему язык.
Учиться ей больше не хотелось. Зато хотелось есть. И Киска отправилась в буфет, размышляя по дороге о том, какую машину ей купить – серебристый бьюик или бэнтли, когда она станет вдовой миллиардера.
Жуя получерствую булочку с повидлом, Киска раздраженно подумала о папе Лене. Затем ее мысли приобрели иной оборот – до каникул оставалось совсем чуть-чуть, какая-то неделя, а потом... Перспектива провести их с родителями ей не улыбалась, Киска вообще старалась поменьше с ними общаться, чтобы не обострять отношения. В последний год атмосфера дома напоминала позиционную войну, ведущуюся с переменным успехом. С одной стороны в окопе сидела мама, с другой – отец, а Киска, как неприкаянная слонялась посередине, получая от обоих. Она снова вздохнула. Уехать бы куда, да денег нет. Может подруга на дачу пригласит...
Киска посмотрела на стену буфета. Она вся, от пола до потолка, была расписана маслом кем-то из бывших учащихся техникума. На стене была изображена дородная баба, вероятно итальянка. Одна ее нога напоминала протез и была минимум размера на три больше другой. Баба с умным видом и явным косоглазием собирала виноград, размером с шарик для настольного тенниса. Около ее ног сидели два паренька с выраженной болезнью Дауна, и якобы ей помогали. На щеке у бабы сидел жирный рыжий таракан, но уже не нарисованный, а самый настоящий.
Киска вздохнула, дожевала с обреченным видом булочку, допила чай. – Пойду-ка я домой, – решила она. – До летних каникул осталась всего неделя, ничего умного нам за это время все равно не дадут, еще две пары сидеть – неохота. Да, пойду-ка я домой.
Но свой план ей осуществить не удалось. Почти одновременно со звонком в буфете появилась Кискина соседка по парте – Аля. Киска всегда удивлялась ее способности появляться в буфете одной из первых и успеть купить что-нибудь съедобное до того, как это съедобное кончится.
На этот раз Аля купила себе пару салатов, пару таких же булочек, чашку мутного кофе, шумно устроилась рядом с Киской и с покровительственным видом, какой бывает только у комсоргов и старост изрекла:
– Ты с ума сошла? Он же тебе зачет не поставит, и вообще, чего ты его достаешь все время? Еще классной накапает.
Киска с досадой повернулась к соседке:
– Он поставит мне зачет как миленький, а если попробует накапать классной, ему же хуже.
– Ой-ой-ой, какие мы грозные, – Аля мужественно приканчивала второй салат, – ну и что ты ему сделаешь? Кнопку подложишь?
Киска фыркнула.
– Вот то-то и оно, он хоть и зеленый, и дурак, но преподаватель. Это с Гурей ты можешь дурака валять, он нас раз в неделю на физкультуре видит, и зачеты ставит только чтобы отвязаться.
– Вот и папа Леня мне их будет ставить только чтобы отвязаться.
– Ну да, с чего бы это?
– А с того, что ему меня не хочется видеть настолько же сильно, как и мне его.
– Почему? – Аля удивилась и даже на минуту перестала есть. – Ты что, считаешь, что он тебя ненавидит? Фигня, просто ты его достаешь своими выходками.
– Блин, да пойми ты, что это для вас он – Леонид Анатольевич, бог, царь и войском начальник, а я с ним еще два года назад в парадной целовалась, и мне плевать кого он из себя строит, потому что я знаю что он из себя представляет по-настоящему! – Киска решила, что сболтнула лишнего, прочем, кажется слишком громко, так как разговор за соседними столиками затих и она почувствовала на себе косые взгляды.
– Чего застыла-то? – Она с жалостью поглядела на собеседницу, замершую с открытым ртом. – Он – старший брат моей подруги, – продолжила Киска уже значительно тише. – У нас с ним разница в возрасте 3 года. Когда он школу заканчивал, я в 7-м классе училась. Вот мы любовь и крутили. Он в этот техникум поступил, потом 2 года в армии трубил, я ему письма нежные писала, он мне такими же нежными отвечал. Потом вернулся, немного повстречался со мной и решил, что слишком крут для меня. А я в это время пыталась в Герцена поступить, а когда баллы не добрала еще два года работала. И уж когда мне надоело каждый раз с этим Герцена обламываться, я пошла сюда, так как экзамены мне сдавать было не нужно – у меня аттестат 4,7. Дошло? А этот козел, вместо того, чтобы на производство пойти, решил здесь работать. Но я-то этого не знала. И теперь должна почти каждый день любоваться своей бывшей любовью.
– А ты не врешь? – Аля так и простояла столбом во время всей этой тирады. Киска досадливо вздохнула и собралась уходить, но та вцепилась в ее руку:
– Ну не обижайся, пожалуйста. Кому ж такое в голову могло придти? – А потом, еще больше поглупев зашептала:– А целуется он как, здорово? Илы ты с ним и...
Киска застонала:
– Он отвратительно целуется, он не умеет целоваться и я с ним не спала, если тебя это так интересует. И если ты кому-нибудь проболтаешься, я "вырву грешный твой язык" и отделаю как боксер грушу...– Впрочем, Киска знала, что у Али ничего не задержится, что все сказанное скоро станет достоянием техникума, отчего злилась на себя бесконечно, и в то же время немного злорадствовала, представляя, реакцию папы Лени на раскрытие тайны.
Киска все-таки решила отсидеть оставшиеся пары. Папа Леня сделал вид, что ничего не произошло, когда увидел ее на втором часе. На второй паре Киска забилась на самую галерку и достала из сумки "Синюю птицу" Метерлинка дореволюционного издания, с ятями и роскошными виньетками.
Книгу ей по большому блату дала библиотекарша техникума на время занятий, и то потому, что Киска пользовалась ее расположением, как самый нестандартный и частый читатель.
После Метерлинка она как-то погрустнела, ей захотелось на свободу и последняя пара казалась мучительно долгой. После звонка, еще раз многозначительно пригрозив Але, Киска пошла домой.
Закрыв тяжелую дверь техникума, она очутилась в совершенно другом мире. Конец мая в этот год выдался на удивление теплым, многие ходили без пальто и плащей. А солнце так ярко выплясывало в небе, что на глаза наворачивались слезы. Киска потолкалась по магазинам, посидела на набережной. Она любила Васильевский остров – Ваську, здесь было особенным все – люди, дома, воздух. В хорошую погоду Киска делала большой круг; не сразу ныряла в метро "Василеостровская", а шла по набережной до Дворцового моста, мимо Эрмитажа, сворачивала на Невский и спускалась в метро "Канал Грибоедова".
В этот раз она решила проделать то же самое. Мысленно кивая сфинксам у Академии художеств, как старым своим знакомым, она представляла себя в древнем Египте, а еще она представляла сейчас себя сестрой солнца, тем более что ее огненно-рыжая крашеная шевелюра подходила как нельзя лучше. И еще она узнала название своей болезни – ей хотелось счастья. Киска снова остро ощутила свое одиночество, свою непонятость никем, даже лучшей подругой. На родителей она как-то и не надеялась. Жизнь казалась ей неудавшейся, мысль вновь поступать в институт - смешной, сама о себе и своих умственных способностях она была не лучшего мнения, а о личной жизни думать вообще не хотелось.
Киска потопталась в "Искусстве" у репродукции картины Босха, полистала какой-то художественный альбом, съела мороженое в вафельном стаканчике и отправилась к Климату, то есть входу станции метро "Канал Грибоедова". Знакомых там не обнаружилось, разве что те, с кем общаться не хотелось, и Киска поехала домой, совершив по пути все ритуальные действа, а именно – купила булки, хлеба, сыра и рыбы коту.
Одуревший от скуки кот встретил ее тарахтением, которое заменяло ему мурлыканье, Киска чуть не споткнулась, пока он терся об ее ноги.
– Ешь, брат-кот.– Она положила ему рыбы, налила молока, а сама попила чая. Сумка с конспектами была заброшена в угол, оставалось коротать время до вечера. Сегодня она решила обязательно пойти гулять ночью.
Белые ночи еще только-только набирали силу, но уже с вечера набережная Невы наполнялась выползающей на улицу молодежью. Киска узнала об этих гуляньях совершенно случайно, от одной и девушек, работавшей с ней в библиотеке. Отбрыкавшись от родителей тем, что ночует у подруги, Киска следующей же ночью пошла с Томкой на Неву. Ей, тогда еще домашней девочке, забитому тепличному цветку этот мир показался сказочно-свободным, его жители – приветливо-доброжелательными. Она не особенно задумывалась над тем – какие ее окружают люди – плохие или хорошие, чем они занимаются, чем живут, она упивалась своей игрушечной свободой. С тех пор прошло три года. Киска уже успела набить несколько шишек, сильно разочароваться в людях, но впитанная из книжек романтичность до конца покидать ее не желала и сочеталась самым чудовищным образом с печальной реальностью.
Она уже давно не встречалась с Томкой, но каждую весну со скандалами сбегала по ночам из дому, чтобы придти к заветному Треугольнику. Вы не знаете что такое Ленинградский треугольник? Для кого-то – просто три скамейки на Адмиралтейской набережной, для кого-то братство, а для кого-то толпа сброда. Кто как на это смотрит. Киска не смотрела на это никак. Она приходила сюда, потому что ей это нравилось. Здесь с легкостью завязывались новые знакомства и также с легкостью распадались, здесь ошивались наркоманы и непризнанные гении, фарцовщики и искатели приключений, романтики и музыканты. Киска не особенно дорожила приобретенными здесь знакомствами, просто старалась временно заполнить ту дыру в своей душе, которую не удавалось заткнуть книгами и музыкой.
Родители пришли по расписанию, оба как обычно злые. Киска поспешно спрятала книгу Шварца и склонилась над конспектами. Пусть думают, что занималась.
Церемониальный ужин проходил в полном молчании, впрочем, как и всегда. Киска ненавидела образ жизни своих родителей, и их, кажется, тоже. Как можно жить вот так, изо дня в день, работать на никому не нужной работе, жевать и ругаться... Они читают только газеты, хотя и треть купленных во время книжного бума книг стоит непрочитанная, смотрят телевизор и... и все... Отец опустился до невозможного, мама вообще перестала за собой следить и все выходные может проходить в вылинявшем халате с торчащей из-под него несвежей ночной рубашкой.
Киска заставила себя съесть второе и скрылась в своей комнате от греха подальше. Достала из шкафа теплый свитер. Ночи на Неве холодные, даже жарким летом. Очень неприятно, когда часов в пять утра тебя начинает бить жуткий озноб. Дверь в комнату раскрылась.
– Ты куда это собралась? Опять гулять?
– Да, – Киска приняла самый миролюбивый вид, какой только можно. Она слышала, что на кухне только что произошла очередная баталия, нарываться на неприятности не хотелось, хотя мама пришла, судя по всему именно разрядиться.
– Может быть хватит шататься по улицам неизвестно с кем?
– Ма, я же не шатаюсь неизвестно с кем. Ты же знаешь, мы гуляем с девочками из техникума, если не веришь – пойдем со мной. Была бы возможность у них поговорить из общаги – они бы тебе подтвердили мои слова, но у них телефон снова сломали.
– Вот и пусть они гуляют, а ты останешься дома.
– Ма, я не останусь дома, – Киска попыталась сказать это как можно мягче и тверже, но видимо не получилось.
– Ты когда-нибудь будешь меня слушаться, дрянь бессовестная? Я запрещаю тебе идти гулять.
– Мама, я достаточно взрослая для того, чтобы решать – гулять мне или оставаться дома, к тому же я все равно уйду, ведь не будешь же ты всю ночь караулить меня, лежа на коврике у двери. – Киска предпочла не услышать того, что ответила ей на это мама и поспешно ушла из дома.
Ура! Свобода! Вечерний Невский успокаивался в ожидании белой ночи. Стало меньше машин и прохожих, закрывались магазины. На этот раз Киска заметила на Климате знакомый профиль.
– Привет, Жан! Ты чего сидишь такой грустный, словно тебя счастьем придавило?
– О, привет, малыш. Где ты пропадала столько времени? – Жан с готовностью подвинулся на парапете, чтобы дать место Киске.
– Не поверишь, училась. А ты что, отдыхаешь после трудового дня?
– Ну не совсем, у меня тут деловая встреча. А вообще да, на сегодня оттрубил.
– Вижу-вижу, – Киска лукаво улыбнулась,– ай, барин серебряный, ай, сладкий мой, позолоти ручку! Все, что будет – скажу, всю правду расскажу, ничего не утаю.
– Ага, я тебе ручку позолочу, а Костик вернется и меня уроет. Он, кстати в письме о тебе спрашивал, чего не пишешь, мол.
Кискина физиономия вытянулась.
– Ну и для чего ты мне о нем напомнил? Зачем? Я, кажется, в него не влюблена, страшных клятв не давала, его ухаживаний не поощряла и на жену декабриста не похожа. Что вы мне все его сватаете. Я вообще никого не люблю и любить не собираюсь!
– Ну ладно, малыш, не сердись. Я же не виноват, что он меня об это спрашивает.
– Я писать ему не стану. Блин, говорила же ему, хочешь со мной поддерживать отношения – не фарцуй. Ты, кстати, тоже допрыгаешься когда-нибудь. Лучше бы учился нормально, балбес. В универ же не поступить, так нет чтобы держаться за него...
– А, ерунда. Нужно же мне на что-то жить.
– У нас девчонки после учебы в прачечной работают и не стонут.
– А это их проблемы. Стипендия у тебя какая? Рублей тридцать наберется? Так ты у папы с мамой живешь. Я у папы с мамой на шее сидеть не хочу.– Жан замолчал и прислушался, потому что Киска как-то очень подозрительно хлюпнула носом.
Ну так и есть, голову опустила, челка ниже носа и зеленые полосы на щеках.
– Кис, ну ты чего, а? Прекрати сейчас же, у тебя сейчас все щеки зеленые будут.
– Гады, – Киска провела рукой по щеке и посмотрела на позеленевшие пальцы, – говорили, что не смывается,– и расплакалась по-настоящему. Жан неуклюже пытался ее успокоить, пока она сама не взяла себя в руки, достала из кармана зеркальце, носовой платок и начала устранять следы аварии на лице.
– Я не знаю чего мои родители хотят, я ведь уже говорила им, что пойду подрабатывать на почту, или еще куда, они же мне истерику закатили, что мол могут себе позволить меня прокормить, а как только я свое мнение высказываю, начинают куском хлеба попрекать. Ты думаешь, я на 30 рэ не жила в месяц? – Киска подавила провокационный всхлип, – покупала пакетики суповые. Одного пакета на 2 дня хватает, ну еще хлеб, пакетик чая и сахар. В общем, протянуть можно, только есть все время хочется.
– Дурочка ты, мне сказать не могла, или Костику?
– Щас, Костик уже сидел, а тебе-то зачем это говорить? Чтобы ты меня в пышечную сводил или в сосисочную? Уволь, в меценатах не нуждаюсь. Вы мне и так столько косметики надарили, что мне неудобно. И вообще сама со своими проблемами разберусь. – Киска не замечала, как погрустнело лицо Жана.
– А ты никогда не задумывалась, что кому-нибудь хочется тебе помочь просто так?
– Ну да, как же, за красивые глазки. Я не верю в это, Жан. Люди ничего не делают бескорыстно.
– А ты? – Жан в упор посмотрел Киске в глаза, но та поспешно опустила их. – Если ты себе в бескорыстии не отказываешь, то почему отказываешь в нем другим?
Киска помолчала, а потом чуть слышно выдохнула:
– Значит я была не права, извини если обидела тебя.
– А-а, я сам виноват, что тебя завел, так что оба квиты. Это тебе, в знак примирения...– на ладони Жана Киска увидела маленькие золотые часики с металлической дужкой вместо ремешка. – Давай, примеривай.
– Я не могу их взять, они ведь безумно дорогие. – Киска заставила себя оторваться от часов. – Не нужно, Жан.
– Господи, да я же тебе не машину предлагаю, к тому же они не золотые, и стоят копейки, просто в продаже их нет. И давай не начинать все сначала. Подставляй руку! – Он сам взял Кискину руку и защелкнул на запястье замочек. – Правда, говорят, что замок не очень надежный, так что перед дракой ты их лучше убирай в карман. – Он довольно ухмыльнулся.
– Жан! – Киска обняла его за шею.– Спасибо тебе.
– А поцелуй? – Жан нахмурился.
– Ну и негодяй же ты, – Киска хихикнула и поцеловала его в щеку. – Вот как расскажу все Костику...
Жан растрепал девушке рыжую гриву: – Я всегда знал, что ты – змея.
– Угу, – Киска довольно ткнулась ему в плечо.– Слушай, сегодня ты придешь на чердак? Наташка говорила, что приедет с братом.
– Каким братом?
– Откуда я знаю – каким, я его и в глаза-то не видела, вроде бы двоюродным и вроде бы из Москвы. Приходи, наверно Николя придет с гитарой, Вадим и еще те две его девушки.
– Там видно будет, может приду.
– Тогда я побежала, давай чмокну тебя в твой греческий профиль.
Напоследок Киска еще и церемонно поклонилась, а потом пошла к Неве, оставив Жана во власти не самых веселых мыслей. Самой ей тоже было не по себе. Чем дольше она думала о Жане, тем более непоследовательными казались его поступки. А уж этот подарок – так вообще ни в какие ворота. Познакомил ее с Жаном тот самый легендарный Костик. Они часто встречались все вместе, выбирались в бары, ездили за город, причем у Жана каждый раз была новая девушка. Костик пытался внушить Киске хоть какую-нибудь симпатию, но не вполне успешно, ей с ним было не интересно, зато с Жаном она всегда могла поболтать о чем угодно, начиная с погоды и заканчивая творчеством Бодлера. После того, как Костика посадили, Киска стала не так часто встречать Жана, но всегда искренне радовалась столкнувшись с ним на Климате или где-нибудь еще. Она отдавала себе отчет, что Жан ей нравился, даже очень, но смотрела на него, как на друга. И уж чего она не могла себе представить, так это того, что Жан, красавец-Жан может в нее влюбиться. Впрочем, Жан в свою очередь старался всячески подавить свое чувство, так как считал, что начав сейчас оказывать Киске знаки внимания, он тем самым предаст дружбу с Костиком.
Киска же, не подобрав сколько-нибудь правдоподобных объяснений поступкам Жана, решила, что он выполняет задания Костика. Принес же он ей в день рождения охапку роз, и это в середине зимы, и только потому, что Костик попросил друга поздравить Киску. Наверно, и часы – Костино наследство. Успокоив себя этим объяснением, Киска, наконец, добралась до Треугольника. Тут и там мелькали знакомые лица, несколько ребят играло на гитарах, наверно она так бы и просидела здесь всю ночь, слушая давно полюбившиеся песни, если бы среди них не прозвучала песня про чердак: старый-старый-старый чердак, он предназначен для того, чтоб жил в нем странный чудак... Киска посмотрела на часы, показывавшие половину первого. Пора было спешить к дому на Исаакиевской.
Чердачная дверь тихо скрипнула, выпуская ее на крышу. Там, около трубы уже сидели пять человек. Ее появление встретили бурными приветствиями.
– Киска! Нашего полку прибыло!
Киска помахала им рукой и прошла, балансируя по самому верху.
– Мы как знали, что ты появишься, а то пропала совсем. Сейчас Натаха подрулит.
Натаха прикатила минут через пятнадцать как и было обещано – с братом. Киска в жизни бы не подумала, что может быть кто-то красивее Жана. Через несколько минут она уже болтала с ним, дурея от счастья. Если раньше она с трудом верила, что есть любовь с первого взгляда, то сейчас готова была поклясться, что именно это с ней и произошло. Брата звали Эдиком, он заканчивал МИФИ, блистал эрудированностью, остроумием и в придачу ко всему еще и прекрасно играл на гитаре.
Обращался он со всеми по очереди, но, в конце концов, переключился на Киску, найдя в ней прекрасную слушательницу. Когда все темы были более-менее исчерпаны, он спросил:
– И часто вы отдыхаете подобным образом? – Эдик обвел взглядом крышу.
– Иногда. Это не самая удобная крыша. Здесь есть одна с такой небольшой беседкой наверху, все двери на нее закрыли после небольшого кошачьего концерта, который мы же и устроили.– Киска весело улыбнулась, – больше нам не удалось ее вскрыть.
– Покажешь мне ее?
– Так для этого спускаться нужно, хотя нет, наверно ее и отсюда можно увидеть.– Киска встала на ноги и обогнула огромную кирпичную трубу. Эдик шел за ней.
– Вот там, видишь? Немного мешает соседний дом, но край беседки увидеть можно.– Киска протянула руку в том направлении. Но вместо того, чтобы искать взглядом беседку, Эдик довольно решительно полез к ней целоваться. Киска сначала растерялась, даже попыталась выскользнуть, но поняла, что ей это даже нравится. Уж Эдик-то целоваться умел, не то что папа Леня.
Потом она как-то ухитрилась выбраться из-за трубы, красная как рак и присоединилась к ребятам, поющим очередной шедевр БГ. Эдик ничуть не смущаясь сел к ней поближе. Киска даже не заметила как пришел Жан. Раньше она тут же пробралась бы к нему, а сейчас лишь рассеянно кивнула, улыбаясь тому, что шептал ей на ухо Эдик.
Наконец портвейн был выпит, колбаса съедена, и ребята отправились купить еще чего-нибудь в только им известных местах, предоставив девушек самим себе. Киска сидела на краю крыши и манила к себе вышедшую погулять кошку.
– Кошка, кисонька, – девушка почесала кошке за ухом. Кошка блаженно мурлыкала и выгибала спину. Неожиданно она напряглась и прислушалась. Сразу же вслед за этим распахнулась дверь на чердак, из которой выбрались Эдик, ребята и Жан.
– О! Четвероногая хвостатая тварь?! Боже, как я их ненавижу!
Киска удивленно обернулась на Эдика. ОН не любит кошек? Ну ладно, должен же быть у человека хоть один недостаток?
Однако Эдик на этом не остановился. Осторожно пройдя по скату, он приблизился к кошке и схватил ее за шкирку:
– Говорят эти твари падают всегда на лапы. Вот и проверим.
– Эдик, ты с ума сошел, мы же на четвертом этаже, отпусти ее. – Киска почувствовала дурноту. – Перестань так глупо шутить.
– Я разве шучу? – Эдик перехватил кошку за шею и, размахнувшись, со всей силы швырнул ее в колодец двора.
Словно в замедленном кино Киска увидела, как кошка, безуспешно пытаясь выровняться в воздухе, ударилась головой о глухую стену соседнего, более высокого дома, а потом упала камнем вниз, и там, на асфальте медленно начало растекаться темное пятно.
– Ну вот, а говорят на лапы... – Эдик вытер руки о куртку. – Киска, иди-ка сюда, ты ведь тоже киска. – И он в одиночестве посмеялся своей остроте.
Киска видела, как замерли ребята, стараясь не смотреть вниз. Потом она с расширившимися от ужаса глазами поглядела на идущего к ней Эдика. Ей показалось, что это даже не он, а что-то страшное, отвратительное тянется к ней. Она пятилась от него, скользя и спотыкаясь, даже не оборачиваясь назад. Наконец она остановилась, пытаясь подавить в себе слезы и крик ужаса, отчаяния, боли от рушащейся иллюзии, лишь подсознанием замечая, как прогибается под ногами кровля.
– Кретин, не подходи к ней! – Жан бросился к Киске. Но Эдик и так не решался идти дальше, испуганно глядя на девушку.
– Киска, стой на месте, не двигайся. – Жан уже обогнул Эдика, до девушки оставалось не больше шести шагов.
– Она что, истеричка? – Эдик успел принять свой обычный самоуверенный вид.
– Это я тебе потом объясню,– Жан даже не посмотрел в его сторону, лишь протянул руку Киске, – не оборачивайся, давай мне руку,– и сделал еще два шага.
Киска всхлипнула, посмотрела на Жана и поняла, какой дурой была. Поняла и не узнала свой голос, охрипший почти до шепота:
– Жан, миленький... Жан, не оставляй меня здесь...— она вытерла рукавом слезы.
– Хорошо, моя девочка, успокойся, ну давай же руку,– Жан сделал еще пару шагов.– Я увезу тебя, и все будет хорошо, моя родная.
Киска смотрела в напряженное лицо Жана, не понимая причину его испуга. И еще он назвал ее "родная"... Все это было так странно... Она еще раз вытерла рукавом слезы и протянула Жану руку, успев заметить, как что-то золотое скатилось с нее и с металлическим звоном покатилось вниз. Она резко обернулась. Рассветное небо качнулось и странно перевернулось.
Последним, что она увидела, был стремительно приближающийся асфальт.
1988